Профессор Стивен Уэстаби вспоминает, через что ему пришлось пройти в начале карьеры.
Джон Р. Нил. Иллюстрация к роману «Волшебник Страны Оз»
Знаменитый кардиохирург Стивен Уэстаби — из тех людей, которые буквально собственными руками продвинули медицинскую науку вперед. В своей книге «Острие скальпеля: истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга» он не только рассказывают потрясающую историю своей жизни, но и делится ценными психологическими наблюдениями. Многие из них вполне могут помочь и далекому от медицины человеку грамотнее организовать свою работу, досуг, а то и вовсе понять, чего он хочет от этого мира. Русский перевод книги выходит в издательстве «Бомбора» в августе 2020 года. Проект Здоровье Mail.ru высоко ценит эту книгу — и публикует отрывок из главы «Перфекционизм».
Стивен Уэстаби «Острие скальпеля: истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга» | Издательство «Бомбора»
29 декабря 1980 года. Невыносимая тоска. Оставив позади катастрофу собственной жизни и драгоценную маленькую дочь, я отправился в Бирмингем, штат Алабама. Это было решающее время для моей карьеры кардиохирурга. Мои дикие выходки и пренебрежительное отношение к хирургической ротации подняли слишком много шума в Лондоне. Теперь мне предстояло проявить себя в Америке. Обучение в Нью-Йорке дало мне некоторое представление о том, чего ожидать, но на Глубоком Юге дела обстояли совершенно иначе. Он был жарким и душным, причем не только в плане климата.
Для меня 1981 год должен был все изменить. Гусенице пришла пора превратиться в бабочку, а затем защитить свои крылья от огня. Кардиохирургия непрерывно развивалась, и результаты постоянно улучшались. Подход «давайте попробуем и посмотрим, выживет ли пациент» уже не применялся. Теперь главную роль играла не ловкость рук или техника операции, а хирургическая наука. Чтобы оперировать сердце изнутри, орган должен быть неподвижным. Этого можно добиться только временным прекращением притока крови к самой мышце. Химическая защита от ишемической болезни сердца, то есть от недостаточного поступления кислорода к сердечной мышце, стала отдельной отраслью промышленности. По мере совершенствования хирургических методов операции становились все более продолжительными и сложными, но при этом гораздо менее опасными.
Поскольку прогресс базировался на прикладной науке и развивающихся технологиях, Соединенные Штаты стали местом, где о них можно было узнать больше. Деньги имели значение, детали имели значение, и Бенталл понимал, что лучшим хирургом-исследователем в мире был Джон Вебстер Кирклин. Кирклин не держал дураков в своем окружении. В самом деле, дураки и пяти минут не находились в его отделении. Говорят, что лорд Брок «все время огорчался из-за недостижимости вселенского совершенства». Кирклин отказывался признавать, что совершенство недостижимо. Наоборот, он считал его возможным, и ему приходилось из-за этого нелегко.
В сентябре 1966 года (в день начала моего обучения в медицинской школе в Лондоне) Кирклин ушел из клиники Мэйо и уехал в Бирмингем, Алабама. Когда я прибыл туда пятнадцать лет спустя, Алабамский университет уже стал магнитом для амбициозных молодых хирургов со всего мира. Другие центры вроде Техасского института сердца и Кливлендской клиники имели больший поток пациентов, но они не могли конкурировать с группой Кирклина в отношении научной работы и академических достижений. Моя задача состояла в том, чтобы накопить побольше знаний и энергии и привезти их обратно в Национальную службу здравоохранения. Если бы я не смог сделать себе имя в этом окружении, мне можно было собирать чемоданы и ехать домой.
Те, кто уже работал с Кирклином, описывали его как аскетичного и требовательного человека, который стремился добиться совершенства в каждом аспекте своей профессии. Он имел сложный и даже пугающий характер, но при этом окружил себя превосходной бригадой.
«Не строй иллюзий, — говорили мне. — Кирклин — босс. Если ты его разозлишь, то вылетишь через час».
Он обладал огромной властью не только в Медицинской школе Алабамского университета, но и во всей области американской кардиохирургии. На это имелись веские причины, и профессор Бенталл был абсолютно прав: там я был полностью лишен свободы действий. Впервые в моей карьере приходилось подчиняться, хоть это и шло вразрез с моими инстинктами.
Новость7 вопросов кардиологу, если у вас нет проблем с сердцем
Наследие Кирклина состоит в проведении в клинике Мэйо успешных операций на открытом сердце с использованием аппарата искусственного кровообращения.
<…>
Во время своей первой операции с использованием аппарата искусственного кровообращения в марте 1955 года Кирклин устранил дефект межжелудочковой перегородки ребенка. Пациент выжил. На этот момент многие критики Кирклина из клиники Мэйо не впечатлились его лабораторными и клиническими достижениями. Американская кардиологическая ассоциация и Национальные институты здравоохранения перестали финансировать дальнейшие проекты, касавшиеся аппаратов искусственного кровообращения. Считалось, что проблемы, возникавшие при соприкосновении крови с инородными поверхностями, непреодолимы.
Весной 1954 года прогремела новость о том, что Уолтон Лиллехай соединил кровеносные сосуды младенца с сосудами его отца, чтобы иметь возможность устранить отверстие в сердце ребенка. После этого критики Кирклина заявили, что слишком много усилий и средств было потрачено впустую. Однако они ошибались. Когда усовершенствованный Кирклином аппарат искусственного кровообращения стал использоваться в операционной, 24 из 40 первых пациентов, которым сделали операцию на открытом сердце, выжили.
Кирклин, несомненно, добился успеха благодаря упорству и научному подходу. Даже когда я работал с ним, каждая операция сначала записывалась, а затем подвергалась тщательному анализу. Полученная информация использовалась для того, чтобы принимать сложные решения относительно других пациентов. Кирклин писал:
«Академическая хирургия — это слияние клинической хирургии, исследовательской деятельности, преподавания и управления. Те, кто освоил только один из этих компонентов, не могут понять целое».
Он внушил этот принцип нам, стажерам, и те, кто не стремился следовать ему, считали Кирклина страшным человеком.
10 невероятных медицинских случаев, произошедших на самом деле, — в нашей галерее:
11фотографий11фотографий11фотографий
<…>
В первый день в Алабаме я слонялся по больничным коридорам абсолютно потерянный. Когда я впервые увидел того самого выдающегося человека, он был окружен группой студентов с мрачными лицами. Кирклину было шестьдесят четыре, и я сразу узнал его по фотографиям, которые видел в журналах по кардиохирургии. Он был худощавым седовласым мужчиной ростом около 175 см, но именно тяжелые очки в темной оправе делали его узнаваемым. Одет он был в накрахмаленный белый лабораторный халат с вышитой на нем фамилией, хотя в тот момент я находился слишком далеко, чтобы ее прочитать. Я видел лишь лицо, которое выглядело мрачнее тучи. Он был зол, а его студенты казались встревоженными и удрученными. Неужели умер кто-то из его пациентов? Нет. Просто бригада, дежурившая ночью, не сообщила ему о важном осложнении. Инсульте.
Жизнь у тех ребят была несладкой. Каждый резидент дежурил через ночь и считал удачей уйти из больницы раньше 19:00 следующего дня.
Я понял, как важно тщательно побриться перед утренней встречей с боссом. Он не терпел неряшливости и усталости, хотя резиденты были постоянно измождены. Это было неотъемлемой частью обучения.
Подойдя к группе поближе, я услышал разговор. Кирклин хотел знать, почему новый резидент дал пациенту определенный препарат для замедления быстрого сердечного ритма. Недавно присоединившийся к группе молодой человек не успел ознакомиться со строго регламентированными протоколами его босса по послеоперационному уходу. В ответ на натиск он ответил, что звонил Кирклину прошлой ночью и что тот сам велел ему дать этот препарат.
— Я такого не помню, — сказал Кирклин, выпуская пар из ушей. — Должно быть, я спал. Никогда не выполняйте распоряжения, которые я отдаю во сне.
Когда я прошел мимо группы, босс закончил свою тираду и собрался покинуть своих дрожащих резидентов. Наши глаза встретились, и я замер от его ледяного взгляда.
— Вы ведь Уэстаби? Я видел вашу фотографию. Я ждал вас на прошлой неделе.
Это была тестовая реплика, нацеленная на то, чтобы сразу поставить меня в неловкое положение. Я просто ответил со своим лучшим английским акцентом:
— Нет, сэр. На прошлой неделе было Рождество.
Старший резидент, стоявший у него за спиной, закатил глаза, ожидая бури. Но вместо этого широкая улыбка озарила усталые глаза Кирклина, которые сморщились за очками в роговой оправе. Англичанин возразил живой легенде и заработал тачдаун.
— Мне говорили, что у вас сложный характер, — сказал он. — Бенталл отправил вас в коррекционную школу. Пойдемте в мой кабинет.
Сотня — не предел: 10 звезд, доживших до 100 лет, — в нашей галерее:
10фотографий10фотографий10фотографий
<…>
Меня приняли в бригаду. Больше никаких выходок. Я понимал, что отныне мне это с рук не сойдет. Я должен был стать командным игроком, а не примадонной.
График работы в отделении был тяжелым. Резиденты начинали обход в 05:00, а ровно в 06:00 звонили Кирклину с отчетом. Стоило позвонить минутой ранее — он бросал трубку, а минутой позже — он устраивал разнос по приезде в больницу. Операции начинались после завтрака в 07:00 и продолжались до позднего вечера. Заболеваемость и смерть пациентов считались просто недопустимыми, особенно по причине человеческой ошибки. Затем наступал черед вечернего обхода. Академические собрания с участием всех сотрудников отделения, на которых обсуждались продвижения в исследовательской деятельности, проводились в 08:00 в среду и субботу. Тематические презентации и обзоры журнальных статей должны были быть безупречными. В 07:00 по воскресеньям Кирклин и Блэкстоун проводили академические бизнес-встречи, на которых обсуждался прогресс в различных исследованиях и утверждались финальные варианты статей для публикации. Днем в воскресенье Кирклин обычно занимался верховой ездой, а Блэкстоун ходил в церковь.
Новости по темеТестостерон защищает мужчин от инфарктаПериодическое голодание снизило вес и артериальное давлениеМолоко: суперфуд или враг
Когда резиденты по глупости осмеливались жаловаться на недосып из-за долгих ночей в отделении интенсивной терапии, Кирклин быстро заменял их опытными медсестрами. Научные сотрудники вроде меня должны были чередовать лабораторные исследования с проведением операций. Для публикации исследовательских статей требовалось следить за всеми пациентами, что подразумевало звонки в офисы коронеров, тюрьмы и посольства иностранных государств. Одному моему коллеге потребовалось два года на наблюдение за пятью тысячами пациентов, перенесшими коронарное шунтирование, чтобы опубликовать всего одну статью. Такова была профессиональная этика Кирклина.
Система, к которой мне пришлось адаптироваться, была основана на совершенстве: лучшие результаты, максимально низкий уровень смертности. В середине 1960-х годов смертность «синих» младенцев с пороком под названием «тетрада Фалло» превышала 50%. К 1980 году в Бирмингеме она упала до 8%. В 1981 году строгие протоколы Кирклина и до мелочей продуманные операции означали, что любая смерть равна катастрофе. Дети уже не умирали из-за технических ошибок, а опасные для жизни осложнения возникали в основном из-за подключения к аппарату искусственного кровообращения. Борьба с постперфузионным синдромом велась не прекращаясь, и настало время найти причину его возникновения. В этом состояла цель моего исследования. У меня было подходящее образование, чтобы копнуть глубже и обнаружить биохимические триггеры этих разрушительных симптомов. Нужное место, нужное время, нужный проект.
Что уже было известно? Несомненно, именно контакт крови пациента с мириадами пластиковых и металлических поверхностей внутри аппарата искусственного кровообращения провоцировал реакцию. Большинство тканей тела оказывались поражены, и полноценный постперфузионный синдром всегда сопровождался высокой температурой, державшейся два-три дня, и повышением уровня лейкоцитов. Такими же были симптомы инфекции, передаваемой через кровь, или сепсиса. Моя гипотеза состояла в том, что мы имеем дело с воспалительной реакцией во всем теле, а не местным воспалением, которое возникает, например, при пневмонии, аппендиците или фурункуле.
НовостьПять правил для здорового сердца, которые понравятся каждому
Когда синдром приводил к смерти пациента, вскрытие часто подтверждало предположение о воспалении во всем теле. Как в случае с инфицированным порезом, жидкость протекала в ткани, вызывая их отек. Отек легких становился причиной затрудненного дыхания, низкого уровня кислорода в крови и иногда кровотечения в бронхах. Отек мозга вызывал так называемый «постперфузионный делирий», при котором пациента, возбужденного и не осознающего, что происходит, было сложно контролировать. Ухудшение работы почек также приводило к накоплению в теле еще большего объема жидкости. Обычно этот синдром сам проходил в течение недели, но более уязвимые пациенты нередко умирали от него.
Чтобы научиться бороться с данным синдромом, требовалось узнать его причину. Джин Блэкстоун дал мне понять, что в поддержку проекта выделили значительные средства и что я должен прийти к результату. Как новый старший резидент Джим Кирклин помогал мне с изучением пациентов, и у меня даже были ассистенты в виде лабораторных техников. Мне дали все возможности изменить кардиохирургию.
Свою детективную работу я начал с поглощения литературы о воспалительных реакциях.
Что именно побуждало лейкоциты объединяться и атаковать бактерии или инородные тела вроде заноз под кожей? Почему инфицированные ткани накапливали жидкость?
Последовав совету Блэкстоуна, я прочитал о том, что пациенты на гемодиализе часто имели проблемы с легкими. У аппаратов диализа и искусственного кровообращения было нечто общее: пластиковые трубки и синтетические мембраны, с которыми кровь вступала в прямой контакт. Аппарат диализа удалял токсические продукты обмена веществ, а аппарат искусственного кровообращения выполнял газообменную функцию, но материалы поверхностей, с которыми соприкасалась кровь, у них были одинаковы.
Исследователи и нефрологи из Миннесотского университета уже пришли к некоторым выводам. Они обнаружили, что присутствующая в крови малоизвестная белковая цепь, называемая «система комплемента», активизируется во время контакта с мембраной аппарата диализа и что токсины, вырабатываемые во время реакции, заставляют лейкоциты прикрепляться к выстилающему слою легочных кровеносных сосудов. Более того, специалисты из Научно-исследовательского института Скриппса (Scripps Research Institute) в Сан-Диего разработали химический анализ, позволяющий измерить содержание токсинов в крови. Прочитав обо всем этом, я пришел в такое возбуждение, что прямиком из библиотеки побежал в кабинет Блэкстоуна, чтобы рассказать ему о направлении моего исследования.
Слегка посмеявшись над эксцентричным молодым англичанином, Джин покрутился в кресле и ответил с явным южным акцентом:
«А я гадал, сколько вам потребуется времени, чтобы найти эту статью. Позвоните в Скриппс и спросите, возьмут ли они наши образцы крови. Затем возвращайтесь ко мне со своим протоколом. Хорошего дня!»
Я предложил взять серию образцов крови как у тех пациентов Кирклина, кто перенес операцию с подключением к аппарату искусственного кровообращения, так и у тех, кого к нему не подключали. Затем нам требовалось точно определить тяжесть постперфузионного синдрома, оценив функцию легких и почек, а также свертываемость крови в восстановительный период. Цель состояла в том, чтобы определить наличие связи между уровнем токсинов в крови и степенью послеоперационной органной дисфункции у пациента.
НовостьНазваны опасные для сердца продукты
Для меня это был очень важный проект, потому что я мог целый день проводить в операционной, наблюдая или ассистируя. Кроме того, я больше узнал об интенсивной терапии, пока ночами брал кровь на анализ. Мне хотелось находиться именно в этих местах, а не торчать в скучной лаборатории, занимаясь мытьем пробирок (с меня хватило, когда мы готовились отправлять образцы крови в Калифорнию). Когда я набрался смелости и сказал Кирклину, что хочу самостоятельно оперировать, а не просто наблюдать, мне предоставили еще одного ассистента. Это была награда за то, что я оставался в больнице круглосуточно и приносил не так много проблем, как предсказывал Бенталл.
Назначение Джека на работу со мной открыло мне новые возможности и позволило разработать план. Если виной всему было взаимодействие крови с инородными поверхностями, то следовало определить, какие из множества синтетических материалов вызывали проблемы и играла ли какую-то роль температура внутри самого аппарата. Снова сойдя с выбранного пути, я организовал собственную маленькую биохимическую лабораторию и с помощью Джека утащил дорогие аппараты искусственного кровообращения из кладовой перфузиониста. Мы разбили различные полимеры и пластиковые трубки на достаточно маленькие кусочки, чтобы они могли поместиться в пробирку, а затем залили их свежей человеческой кровью. Мы заплатили студентам, чтобы они сдали для нас немного крови — в то время это не было проблемой.
В итоге я получил 116 образцов крови как от пациентов, перенесших подключение к аппарату искусственного кровообращения, так и от тех, кому проводили шунтирование или восстановление сосудов без использования аппарата. Ни в одном образце крови людей, которых не подключали к аппарату, не наблюдалось повышения уровня токсинов, следовательно, ни анестезия, ни сама операция не провоцировали значительной воспалительной реакции.
Теперь самое интересное: у всех пациентов, которых подключали к аппарату искусственного кровообращения, зашкаливал уровень токсинов в крови, причем чем дольше человек оставался подключенным к аппарату, тем выше было содержание токсинов. Более того, чем выше был уровень токсинов в крови, тем больше была вероятность возникновения проблем с легкими, почками или мозгом. Даже послеоперационная сердечная недостаточность имела отношение к высокому уровню токсинов. Одиннадцать пациентов из этой группы умерли, и мы установили тесную связь между повышенным содержанием токсинов и риском смерти.
Как нам лгут врачи: хит-парад бессмысленных фраз — в нашей галерее:
10фотографий10фотографий10фотографий
За время исследования мы получили огромный объем информации. Джину Блэкстоуну, заместителю Кирклина, понадобилось несколько недель, чтобы тщательно проанализировать результаты. В итоге мы разгадали механизм постперфузионного синдрома.
Токсины, которые вырабатывались в ходе контакта крови с инородными поверхностями, прикреплялись к мембранам лейкоцитов, в результате чего они собирались в одно целое и провоцировали воспаление в жизненно важных органах. Используя в операционной стратегически размещенные катетеры, я продемонстрировал, что половина циркулировавших внутри телалейкоцитов оказывалась в ловушке внутри легких пациента на момент отключения аппарата искусственного кровообращения, когда мы позволяли крови снова поступать к легким.
НовостьКогда и почему ошибаются врачи?
Именно свободные радикалы кислорода и белковые пищеварительные ферменты, которые высвобождались из захваченных лейкоцитов, повреждали нежные тканевые оболочки. Помню, когда я представил эти поразительные результаты на исследовательской конференции, в зале все замолчали. Тишина сменилась бурным возбуждением. Но в чем заключался смысл такого открытия, если ничего нельзя было изменить? Настало время моим усилиям в лаборатории принести плоды.
Я часами находился в операционной, а затем присоединялся к Джеку в лаборатории и изучал синтетические материалы. То, что нам сообщили из Скриппса, стало полной неожиданностью. Оказалось, что медицинский нейлон, который широко применялся в аппаратах диализа и искусственного кровообращения, стремительно активизировал систему комплемента. Другие материалы делали то же самое, но в меньшей степени. Прежде чем мы продемонстрировали это, склонность нейлона выделять опасные химические вещества не упоминалась ни в одной оценке биосовместимости. Я увидел путь вперед. Мы совершенно точно могли все изменить. Я рассказал о своих находках Джину Блэкстоуну, а затем и Кирклину. Результаты нашего исследования материалов были продемонстрированы компаниям, производившим оксигенаторы и резервуары для аппаратов искусственного кровообращения. Ознакомившись с доказательствами, они нашли способ заменить нейлон более совместимыми с кровью материалами, и мы стали ждать изменений.
Имея за плечами успешный проект, я стал все больше времени проводить в операционной вместе с хирургами. Кирклин был суровым и придирчивым.
Он никогда не торопился и ничего не делал без причины. Каждое его движение основывалось на измерениях, алгоритмах и протоколе.
В зависимости от массы тела пациента разрез был определенной длины, заплата — определенного диаметра, клапан — определенного размера. Он ничего не оставлял на волю случая и легко раздражался, когда во время операции ему задавали слишком много вопросов. Тем не менее ему, кажется, понравился эксцентричный англичанин, и когда я вернулся в Лондон, он писал мне добрые и воодушевляющие письма.
НовостьКардиологи призвали есть шоколад хотя бы раз в неделю
В соседней операционной работал Аль Пасифико, полная противоположность Кирклина. Он был самым быстрым и спонтанным хирургом из всех, что я когда-либо видел. К 1981 году Пасифико стал оперировать пациентов с самыми сложными врожденными заболеваниями сердца. Он исправлял деформированные сердца с закупоренными желудочками и множеством отверстий. Все, что он делал, выглядело просто и естественно. Я то и дело отходил от операционного стола, чтобы записать или зарисовать каждый важный этап. Эта «книга» о конгенитальной кардиохирургии стала бесценным источником информации, когда я открыл собственную педиатрическую программу в Оксфорде.
Часто за операционным столом работали только мы с Пасифико, а рядом стоял фельдшер. Хотя фельдшеры не были врачами, они могли осуществлять забор вен ноги для аортокоронарного шунтирования, вскрывать и зашивать грудную клетку, а также ассистировать хирургам во время других операций. Опытные фельдшеры выполняли эти задачи не хуже хирургов-резидентов. Они помогали резидентам справляться в отделении интенсивной терапии и послеоперационном отделении, разгружая их тяжелый рабочий день. Медсестра-анестетист, также не имевшая высшего медицинского образования, обычно брала на себя одного взрослого пациента, в то время как врач-анестезиолог следил за пациентами сразу в двух или трех операционных.
Я был заинтригован таким подходом, но сомневался, что операционные фельдшеры и медсестры-анестетисты когда-нибудь получат признание Национальной службы здравоохранения. Британские врачи слишком высокомерны и самолюбивы, чтобы признать, что каждый аспект их работы может быть выполнен без обязательных шести лет в медицинской школе. Действительно, на обучение фельдшеров требовалось в два раза меньше времени и финансовых затрат. Я размышлял обо всем этом, когда узнал, что получил работу хирурга-консультанта в Англии. К черту систему.
Вскоре стало известно, что оксигенаторы и резервуары без нейлона в составе действительно изменили ситуацию: пациенты стали проводить меньше времени на аппарате искусственной вентиляции легких и в отделении интенсивной терапии, потому что их легкие были в лучшем состоянии.
Число смертельных исходов сократилось. Более того, потребность в послеоперационных переливаниях крови и гемодиализе тоже снизилась. Это имело огромные экономические последствия, и наше фундаментальное исследование спасло тысячи жизней — действительно гораздо больше, чем я спас за всю свою хирургическую карьеру. Меня стали приглашать читать лекции по всей Северной Америке, и Блэкстоун был рад за меня. Фамилия Уэстаби стала известна светилам американской кардиохирургии, а также представителям сердечно-сосудистой индустрии.
health.mail.ru
